Помимо своего послания, опубликованного в первую очередь, Критский собор издал также энциклику. Это более пространный документ, написанный намного более тяжеловесным языком. Например, параграф, обращенный к детям, написан на таком языке, что его не смогут понять даже родители этих детей — разве что их дедушки и бабушки, которые в молодости читали на таком языке греческие консервативные газеты.

Темы и даже отдельные фразы обоих документов совпадают, но по сути тексты очень отличаются. Если голос послания — молодой и оптимистичный, то голос энциклики стариковский и брюзжащий: “как бы чего не вышлооо”.

По сути, эти два текста прекрасно иллюстрируют два процесса. Энциклика — это такой себе предсоборный процесс, со всей его тяжеловесностью и запутанностью. А послание — легкий и динамичный документ, выражающий характер самого Собора. Если бы Собор издал только текст энциклики, его вряд ли можно было бы считать успешным. Если бы Собор не издавал энциклики, его можно было бы считать еще более успешным.

Возникает логичный вопрос: зачем два столь разных по духу, но похожих по букве (будто кто-то из них плагиатил) документа? Ответ: не знаю. Наверное, это такая антиномия. Однако есть в сей антиномичности и какой-то промысел, потому что консерваторы теперь смогут обращаться к одному документу, а либералы — к другому. И все будут счастливы по поводу Собора.

Итак, сделаем первый подход к энциклике и сравним ее с текстом послания.

Если в послании содержится аллюзия на Барта, то в энциклике — на Бонхёффера и его “общение святых”. В принципе, такое разночтение прекрасно. Однако есть и менее прекрасные разногласия.

В тексте энциклики доминантой является экклезиология, и причем очень конкретная ее версия — евхаристическая в интерпретации митрополита Иоанна Пергамского. В тексте послания этого не чувствуется, что выгодно отличает его от энциклики.

В экклезиологической части энциклики есть сомнительные формулировки, а есть откровенно неудачные. К числу сомнительных я бы отнес такую: “Единая Святая Соборная и Апостольская Церковь есть богочеловеческое общение по образу Святой Троицы” (І.1). А к числу неудачных такую: “Церковь сама по себе является Собором” (І.3). Последняя фраза отождествляет Церковь с ее епископатом, который и принимает участие в Соборах. Это совершенно средневековая концепция.

Далее, непонятно, зачем Собор принял и включил в энциклику странное учение митрополита Иоанна о “коллективной персоне” Христа. Тот же митр. Каллист очень его критиковал, да и многие другие. И вот она в документе. Хм.

Еще одно отличие двух документов — это акценты в описании прав человека. В энциклике эту часть как-будто писал чеховский человек в футляре. А вот в послании — все более свежо и гуманно.

Далее, энциклика пространнее, чем послание, говорит о фундаментализме. Но если первая имеет ввиду преимущественно исламский фундаментализм, то второе включает сюда и нашу родную, православную его версию.

Проехалась энциклика катком по секуляризму. Правда, картина секуляризма, обрисованного в документе, какая-то странная — изъеденная молью и вытащенная из какого-то комода эпохи 60-х — 70-х годов. Это картина из описания раннего Питера Бергера — еще до того, как он признал, что говорил глупости о секуляризме. То есть в тексте нет даже намека на современное понимание секулярности.

Наконец, в энциклике предпринята попытка слепить что-то наподобие политической теологии — очень неуклюжая попытка. Как хорошо, что составители послания от нее отказались.

Однако энциклика не во всем занудна и неудачна. Есть в ней и веселые вещи. Например, признание вселенского авторитета за некоторыми соборами раннего (879-80) и позднего (1341, 1351, 1368, 1484) средневековья, начала нового времени (1638, 1642, 1672, 1691) и модерна (1872). О каждом соборе надо говорить отдельно, но пока можно сказать, что Собор основательно так приложился рукой к этнофилетизму, и “канонизация” Собора 1872 года, осудившего этнофилетизм, тому иллюстрация.